увеличить размер
букв и цифр
         
 
 уменьшить размер
букв и цифр
 сбросить
 эти настройки
 
  
 закрыть
 страницу
#Александр Грин

«Блистающий мир» Александра Грина

   В его книгах господствовала романтика, в реальной жизни – бунт.
   Принято считать, что мечты Грина были оторваны от жизни, причудливой и ничего не значащей игрой ума, что он был авантюрным писателем. Но это далеко не так. Об изнанке жизни, о её неприглядном порой исподнем Грин знал не понаслышке с самого детства.
   Александр Степанович Гриневский родился 23 августа 1880 года в Вятской губернии. Позже атмосферу провинциальной Вятки Грин охарактеризует как «болото предрассудков, лжи, ханжества и фальши». Дома воспитание мальчика было непоследовательным– его то баловали, то строго наказывали, то бросали без присмотра.
   Девятилетнего Александра отдали в подготовительный класс местного реального училища, где его соученики впервые дали Александру прозвище «Грин».
   В отчёте училища отмечалось, что поведение Гриневского было хуже всех остальных, и в случае не исправления он может быть исключён. Александр смог закончить подготовительный класс и поступить в первый класс, но во втором, написав оскорбительное стихотворение об учителях, был исключён. По ходатайству отца его перевели в другое училище.
   «По всем предметам, за исключением закона божьего, преподавание вел один учитель, переходя с одними и теми же учениками из класса в класс. В шестом классе (всего было четыре класса, только первые два делились каждый на два отделения) среди учеников были «бородачи», «старики», упорно путеше­ствовавшие по училищу сроком на два года на каждый класс. Там происходили бои, на которые мы, маленькие, взирали с трепетом, как на битву богов. «Бородачи» дрались рыча, скакали по партам, как кентавры, нанося друг другу сокрушительные удары. Драка вообще была обычным явлением. В реальном драка существовала как исключение и преследовалась очень строго, а здесь на всё смотрели сквозь пальцы. Дрался и я несколько раз; в большинстве случаев били, конечно, и меня».
   По окончании четырёхклассного Вятского городского училища 16-летний Александр уехал в Одессу, решив стать моряком. Отец дал ему 25 рублей и адрес своего одесского друга. Некоторое время «шестнадцатилетний безусый тщедушный узкоплечий отрок в соломенной шляпе» (так иронически описал тогдашнего себя Грин в «Автобиографии») бродяжничал в безуспешных поисках работы и голодал. Друг отца накормил его и устроил матросом на пароход «Платон», осуществлявший каботажные перевозки. Один раз Грину удалось даже побывать за границей, в Александрии.
   Однако Грин испытывал отвращение к матросскому труду, и вскоре оставил корабль. В 1897 году он отправился назад в Вятку, провёл там год и снова уехал, на этот раз в Баку. Был рыбаком, чернорабочим, работал в железнодорожных мастерских. Летом вернулся к отцу, затем снова ушёл в странствия. Был лесорубом, золотоискателем на Урале, шахтёром на железном руднике, театральным переписчиком. В марте 1902 года Грин прервал череду странствий и стал (то ли под давлением отца, то ли устав от голодных мытарств) солдатом в 213-м Оровайском резервном пехотном батальоне, расквартированном в Пензе. Нравы воинской службы существенно усилили революционные настроения Грина. Спустя шесть месяцев, из которых три с половиной провёл в карцере, он дезертировал, был пойман в Камышине, снова бежал. В армии Грин познакомился с эсеровскими пропагандистами, которые оценили молодого бунтаря и помогли ему скрыться в Симбирске.
   С этого момента Грин, получив партийную кличку «Долговязый», искренне отдаёт все силы борьбе с ненавистным ему общественным строем, хотя участвовать в исполнении террористических актов отказался наотрез, ограничившись пропагандой среди рабочих и солдат.
   Впоследствии он не любил рассказывать о своей эсеровской деятельности, но сами эсеры ценили его яркие выступления. Вот отрывок из воспоминаний члена ЦК партии Н. Я. Быховского:
   «Долговязый» оказался неоценимым подпольным работником. Будучи сам когда-то матросом и совершив однажды дальнее плавание, он великолепно умел подходить к матросам. Он превосходно знал быт и психологию матросской массы и умел говорить с ней её языком. В работе среди матросов Черноморской эскадры он использовал всё это с большим успехом и сразу же приобрёл здесь значительную популярность. Для матросов он был ведь совсем свой человек, а это исключительно важно. В этом отношении конкурировать с ним никто из нас не мог».
   Грин вспоминал позже, что Быховский как-то ему сказал: «Из тебя вышел бы писатель». Вероятно, Грин и сам уже задумывался над этим.
   В 1903 году Грин был в очередной раз арестован в Севастополе за «речи противоправительственного содержания» и распространение революционных идей, «которые вели к подрыванию основ самодержавия и ниспровержению основ существующего строя». За попытку побега был переведён в тюрьму строгого режима, где провёл больше года. В документах полиции характеризуется как «натура замкнутая, озлобленная, способная на всё, даже рискуя жизнью».
   В январе 1904 года министр внутренних дел В. К. Плеве, незадолго до эсеровского покушения на него, получил от военного министра А. Н. Куропаткина донесение о том, что в Севастополе задержан «весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским».
   Следствие тянулось больше года (ноябрь 1903 – февраль 1905) из-за двух попыток побега Грина и полного его запирательства. Судил Грина севастопольский военно-морской суд, прокурор требовал 20 лет каторги. Адвокат А. С. Зарудный сумел снизить меру наказания до 10 лет ссылки в Сибирь. В октябре 1905 года Грина освободили по общей амнистии, но уже в январе 1906 года снова арестовали в Петербурге. В тюрьме, за отсутствием знакомых и родственников, его навещала (под видом невесты) Вера Павловна Абрамова, дочь богатого чиновника, сочувствовавшая революционным идеалам. В 1906 г. в Петербурге Грин снова был арестован и выслан на четыре года в Туринск Тобольской губернии. В Туринске Грин пробыл всего 3 дня: в книге «Лучшие путешествия по Среднему Уралу» приводится забавная история, как он, напоив исправника и полицейских, которые не устояли перед дармовой водкой, совершает побег. Бежал в Вятку, раздобыл чужой паспорт, по которому уехал в Москву. Здесь рождается его первый политически ангажированный рассказ «Заслуга рядового Пантелеева», подписанный А. С. Г. Тираж был конфискован в типографии и сожжен. С помощью отца в Вятке Грин раздобыл чужой паспорт на имя Мальгинова, по которому уехал в Петербург.
   1906–1908 годы стали переломными в жизни Грина. Прежде всего, он стал писателем. Псевдоним А.С. Грин впервые появится под рассказом в 1907 году.
   В 1908 году у Грина вышел первый сборник рассказов «Шапка-невидимка» с подзаголовком «Рассказы о революционерах». Другим событием стал окончательный разрыв с эсерами. Существующий строй Грин ненавидел по-прежнему, но начал формировать свой, позитивный, идеал, и этот идеал был совсем не похож на эсеровский. Третьим важным событием стала женитьба – его мнимая «тюремная невеста» 24-летняя Вера Абрамова стала женой Грина. Нок и Гелли из рассказа «Сто вёрст по реке» – это они.
   В 1910 году вышел второй его сборник. В первые годы он печатал по 25 рассказов ежегодно. Как с оригинальным и талантливым российским литератором с ним знакомятся Алексей Толстой, Леонид Андреев, Валерий Брюсов, Михаил Кузмин и другие крупные литераторы. Особенно сблизился он с А. И. Куприным. Впервые в жизни Грин стал обладателем больших денег, которые у него, впрочем, не задерживались, быстро исчезая после кутежей и карточных игр.
   Летом 1910 года полиция, наконец, обнаружила, что писатель Грин – это беглый ссыльный Гриневский. Он был арестован в третий раз и осенью 1911 года сослан в Пинегу Архангельской губернии. Вера поехала с ним, им разрешили официально обвенчаться. Срок его ссылки был сокращён до двух лет, и в мае 1912 года Гриневские вернулись в Петербург. Вскоре последовали и другие произведения романтического направления, в них окончательно формируются черты вымышленной страны, которая литературоведом К. Зелинским метко будет названа «Гринландия».
   Осенью 1913 года Вера решила разойтись с мужем. В своих воспоминаниях она жалуется на непредсказуемость и неуправляемость Грина, его постоянные кутежи, взаимное непонимание. Грин сделал несколько попыток примирения, но без успеха. На своём сборнике 1915 года, подаренном Вере, Грин написал: «Единственному моему другу», с портретом Веры он не расставался до конца жизни. Почти одновременно Грина постигла ещё одна утрата: в Вятке умер отец.
   Работал Грин в этот период чрезвычайно продуктивно. О том, как он провёл «богемные» предвоенные годы сам он вспоминал: «Меня прозывали «мустангом», так я был заряжён жаждой жизни, полон огня, образов, сюжетов. Писал с размаху, и всего себя не изживал. Я дорвался до жизни, накопив алчность к ней в голодной, бродяжьей, сжатой юности, тюрьме. Жадно хватал и поглощал её. Не мог насытиться. Тратил и жёг себя со всех концов. Я всё прощал себе, я ещё не находил себя.». Из-за ставшего известным полиции «непозволительного отзыва о царствующем монархе» Грин с конца 1916 года был вынужден скрываться в Финляндии, но, узнав о Февральской революции, вернулся в Петроград.
   Свой путь во взбунтовавшийся Петроград Грин описал в автобиографическом рассказе «Пешком в революцию», опубликованном в 1917 году в альманахе «Революция в Петрограде». В нем главный герой рассказа, узнав, что в Петрограде началась «резня», то есть революция, торопился в мятежный город, где, по слухам «самого ошарашивающего свойства», были взорваны все мосты, горели Коломенская часть, Исаакиевский собор и Петропавловская крепость, повсюду были баррикады и каждому давали в руки ружье.
   Однако вскоре действительность разочаровала писателя. После Октябрьской революции в «Новом сатириконе» один за другим появляются заметки и фельетоны Грина, осуждающие жестокость и бесчинства.
   Он говорил: «В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием». Весной 1918 года журнал вместе со всеми другими оппозиционными изданиями был запрещён. Грина арестовали в четвёртый раз и чуть не расстреляли.
   «Он не принял советскую жизнь… ещё яростнее, чем жизнь дореволюционную: он не выступал на собраниях, не присоединялся ни к каким литературным группировкам, не подписывал коллективных писем, платформ и обращений в ЦК партии, рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю… этот фантазёр и выдумщик – говоря словами писателя из недалёкого будущего – жил не по лжи».
   Летом 1919 года Грина призвали в Красную Армию связистом, но вскоре он заболел сыпным тифом и почти на месяц попал в Боткинские бараки. Максим Горький прислал тяжелобольному Грину мёд, кофе и хлеб.
   Н. Вержбицкий в книге-воспоминании «Светлая душа» пишет: «Устроившись на балконе у крестьянина-дачевладельца, он спал на войлоке, брошенном на сундук. А днем, свернув войлок в трубку, на этом же сундуке писал и ел, сидя на низенькой скамеечке. Я взял с Александра Степановича слово, что он каждый день будет приходить пить чай и обедать к моей жене, жившей неподалеку. (Сам я в это время приезжал в Борвиху только по воскресеньям.) Спустя неделю узнал, что Грин ни разу не приходил. Пошел к нему. Поругал. А он только улыбнулся своей доброй и немного растерянной улыбкой и сказал:
   – Да ведь вам самим нечего есть! Разве я не знаю?.. А меня здорово выручают грибы!
   Как же они его выручали? Грин собирал их, чистил, тут же в лесу разводил костер и поджаривал грибы на угольках, нанизывая их, как шашлык, на тонкую палочку.
   Хлебных карточек у него не было. Да и хлеба в то время выдавали по сто граммов в день.»
   «Я боюсь голода, – признавался герой гриновской новеллы „Фанданго“,– ненавижу его и боюсь. Он – искажение человека. Это трагическое, но и пошлейшее чувство не щадит самых нежных корней души. Настоящую мысль голод подменяет фальшивой мыслью, – ее образ тот же, только с другим качеством.
   После выздоровления Грину при содействии Горького удалось получить академический паёк и жильё – комнату в «Доме искусств» на Невском проспекте, 15, где Грин жил рядом с Гумилёвым, Мандельштамом, Кавериным.
   Соседи вспоминали, что Грин жил отшельником, почти ни с кем не общался, но именно здесь он написал самое знаменитое, трогательно-поэтическое произведение – феерию «Алые паруса» (опубликована в 1923 году).
   «Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутом в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», – вспоминал Вс. Рождественский.
   В то же время Грин был человеком, всегда умевшим найти выход из сложных ситуаций. Тот же Вержбицкий пишет: «Весной 1918 года произошел один совершенно необыкновенный случай… Я тогда сотрудничал в московской «Газете для всех». Грин жил у меня на Якиманке. В одной квартире со мной снимала комнату молодая женщина Анна Берзинь – пышная, жизнерадостная латышка, жена молодого чекиста, тоже латыша. Однажды утром Грин отправился в редакцию. Спустя полчаса я услышал его голос по телефону. Грин тревожно сообщил мне, что он арестован, сидит в кабинете, у дверей – часовой. Оказалось, что латыш вырезал на третьей полосе газеты напечатанный там талон, дававший право участвовать в какой-то лотерее, а на оборотной стороне талона оказалась лишь голова напечатанной картинки на оборотной стороне – голова латышского стрелка. В этом латыши увидели зловещий намек. Грин посоветовал мне держаться совершенно спокойного тона, на том основании, что латыши – народ очень самолюбивый и решительный. А, кроме того, они не обязаны знать секреты типографской техники: «Ты забыл о том, что твоя соседка товарищ Анна – латышка, что ее улыбка напоминает утреннюю зарю и что она, наконец, очень с тобой дружна... Нет такой силы на свете, которая устояла бы перед обворожительной женской улыбкой!», – Закончив свою речь такой элегантной фразой, Александр Степанович вступил с латышами в переговоры, и через несколько минут мы уже мчались на Якиманку. Товарищ Анна была не одна – как раз в это время дома находился ее муж. Оба они дружески поговорили со стрелками, угостили их чаем, объяснили, что вся история с «отрезанной головой» – чистейшее недоразумение и что в редакции работают люди, которые не способны строить козни против советских воинов. Стрелки уехали вполне удовлетворенные, шутили, извинялись за беспокойство и крепко пожимали нам руки.
   Когда волнение улеглось, Грин сказал мне, поглаживая усы:
   – Я, видишь ли, по природе очень рассеян и неловок. Но жизнь научила меня некоторой находчивости. А, кроме того, мне кажется, что в трудных случаях самое важное – найти такой выход, который больше действует не на логику и не на здравый смысл, а на то, что у каждого человека бьется где-то там в левой части грудной клетки...
   С началом НЭПа появились частные издательства, и ему удалось опубликовать новый сборник «Белый огонь». В начале 1920-х годов Грин приступает к своему первому роману, который назовёт «Блистающий мир».
   Главный герой этого сложного символистского произведения – летающий сверхчеловек Друд, убеждающий людей выбрать вместо ценностей «мира сего» высшие ценности Блистающего мира. В 1924 году роман был напечатан в Ленинграде.
   На гонорары Грин устроил пир, съездил с Ниной в любимый Крым и купил квартиру в Ленинграде, затем продал эту квартиру и переехал в Феодосию. Чтобы спасти Грина от пьяных петроградских кутежей, Нина притворилась больной. Изредка ездили в Коктебель к Максимилиану Волошину.
   В 1927 году частный издатель Л. В. Вольфсон начал издавать 15-томное собрание сочинений Грина, но вышли только 8 томов, после чего Вольфсона арестовало ГПУ. НЭПу приходил конец. Попытки Грина настоять на выполнении контракта с издательством приводили только к огромным судебным издержкам и разорению. У Грина снова стали повторяться запои. Гриневские переехали в город Старый Крым, где жизнь была дешевле.
   С 1930 года советская цензура запретила переиздания Грина и ввела ограничение на новые книги: по одной в год. От безденежья Грин и Нина отчаянно голодали и часто болели.
   Роман «Недотрога», начатый Грином в это время, так и не был закончен, хотя некоторые критики считают его лучшим в его творчестве. Грин мысленно продумал до конца весь сюжет и сказал Нине: «Некоторые сцены так хороши, что, вспоминая их, я сам улыбаюсь».
   Летом Грин съездил в Москву, но ни одно издательство не проявило интереса к его новому роману. По возвращении Грин устало сказал Нине: «Амба нам. Печатать больше не будут». На просьбу о пенсии от Союза писателей ответа не последовало. Ещё одну просьбу о помощи Грин направил Горькому; неизвестно, дошла ли она по назначению, но ответа тоже не было. В мае 1932 года после новых ходатайств неожиданно пришёл перевод на 250 руб. от Союза писателей, посланный почему-то на имя «вдовы писателя Грина Надежды Грин», хотя Грин был ещё жив.
   В романе «Блистающий мир» содержится обширная и яркая сцена, которую впоследствии по требованию советской цензуры вырезали: Руна заходит в деревенскую церковь, становится на колени перед нарисованной «святой девушкой из Назарета», рядом с которой «задумчивые глаза маленького Христа смотрели на далёкую судьбу мира». Руна просит Бога укрепить её веру, и в ответ видит, как на картине появляется Друд и присоединяется к Христу и Мадонне. Эта сцена и многочисленные обращения Друда в романе показывают, что идеалы Грина были близки к христианским, которые он рассматривал как путь в Блистающий мир, «где тихо и ослепительно».
   Нина Николаевна вспоминала, что в Крыму они часто посещали церковь, и что любимым праздником Грина была Пасха.
   В письме Вере незадолго до смерти (1930) Грин пояснил: «Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни». Грин отказался дать интервью журналу «Безбожник», сказав прямо: «Я верю в Бога».
   Умер Грин 8 июля 1932 года в Старом Крыму. За два дня до смерти попросил пригласить священника и исповедался. Похоронен там же на городском кладбище, Нина выбрала место, откуда видно море. На могиле Грина установлен памятник «Бегущая по волнам».
    А. Смоленцев в книге «Логика судьбы» пишет: «Ярчайший пример умения Грина виртуозно работать в символическом пространстве – «Алые Паруса». При этом, сам текст существует как значимая величина на первом читательском уровне, то есть, даже, если, не принимать во внимание всего его символизма, тест самоценен, самостоятелен и читается как феерия, романтическая история и т. д. Именно поэтому после его ухода из реальной жизни стараниями его коллег, друзей и ценителей творчества в советской стране образовался некий культ его героев и его «блистающего мира».
   Русские писатели XX века ограничились в основном тремя стилистическими направлениями – реализмом, модернизмом и авангардом. Уникальным явлением в русской литературе стало возрождение романтизма в его первоначальном виде. И это произошло благодаря Александру Грину.

Олег Павлов      

источник информации